В покоях царских дым коромыслом. Анна Иоанновна, императрикс российская, взвыла утробно, и от удара зверского треснул стол перламутровый работы аглицкой дерева черного.
— Ну-кась, фаульпельцы паскудные, ферфлюхтеры аспидные, шваль енеральская, ответствуйте теперича государыне вашей: как защищать Расею думаете от супостатов пакостных?
Враз обделамшись, затрясся канцлер Головкин, сановник не пужливый, да ндрав царский на шкуре собственной зело знающий.
Грохнул сапожищами фельдмаршал Миних:
— Алебардой ево, матушка, саблю каку навострить, пику ль...
— Пикуль?! — Анна Иоанновна взревела яростно, аки бугай живота решаемый. — Обратно про ево слышать не мочно мне! Докладайте чичас, думкопфы гугнивые, кто таков Пикуль!
Встрял вице-канцлер Остерман. Проскрипел колесом немазаным:
— Сочинитель, матушка, опосля нас проживающий. Потомок наш окоянный, в Курляндии, провижу, обретается, откуль и ты родом... Нас, людишек века осьмнадцатого, вдоль и поперек изучимши, в сосуд хрустальный с уриной царской носом поганым влез... Измывается, пиша, бюрократиус...
Бирон, временщик ненавистный, ощерился ехидно:
— Писарь он, грамотей анафемский, на весь род ваш царский напасть холерная. Все подушки перетряхал, под все кровати зыркнул, от глаза ево дурного и не ты, муттер любимая, душа ангельская, во гробу перевертамшись... Про тебя, возлюбленная, тако накарябал...
— Читай, ферфлюхтер дум!
— Пошто я, муттер небесная? Сил моих нет фаворитских. Ослобони, майн либер, ослаб тебя ублажаючи... Пощади, осударыня! На плаху пойду...
— По матерному благоутробию нашему приказываю; читай!
— «Царица пре... пре...» Не могу, муттер!
— Ишо чево! Выкуси! Опосля лягешь... Ну-кась!
— «Царица... престрашного... зраку!»—выпалил духом единым голосом сиплым временщик окаянный.
Как стояла императрикс российская, так и села, сомлевши. Наконец рот разинула:
— К ноздрей вырыванию гада ползучего! Казнить хунда холопского! Четвертовать перьвым, дышло вам в рот, а вас всех опосля!
— Хенде кортки, матушка!—Бирон плакал слезами горючими.— Не достигнем ево...
Скрипнул креслом вице-канцлер Остерман. За ноги носом об ковер вытащили из залы Головкина — дух от него зело скверный шел.
...За мной, любезный читатель! Вперед, а вернее, назад!
Нет никаких сил и возможностей описать дальнейшее. История о сем умалчивает, а фантазии не хватает.
С чего начали, тем и кончим — в покоях царских дым коромыслом...
Александр Иванов.
